— Выставка – определённый экзамен для художника, – делится впечатлениями после открытия виновник торжества. – К тому же ты имеешь шанс встретить людей, с которыми не сталкивался годами. Оттого вдвойне радостно. Оптимизмом заряжает и хорошо составленная экспозиция. Хочется поблагодарить Олега Кузина, липецкого живописца и моего друга, который практически в одиночку занимался компоновкой и развеской работ. Я никогда не показываю публике свою внутреннюю кухню, картины, в которых сомневаюсь. Возможно, по­этому в экспозиции нет неровностей. Под всеми вещами, здесь находящимися, я подписываюсь. Конечно, не удержался от соблазна создать несколько полотен специально для этого события, но на фоне других, проверенных временем, те поблёкли: сразу стало видно, что они требуют доработки. Сам не понимаю, каким образом получаются удачные работы, чувствую себя в определённом роде инструментом. Как только я пытаюсь намеренно что-то выстроить, немедленно выходит банальность – стыдно показывать! А что касается целостности выставки, как её видят люди… Здесь присутствует один интересный аспект, даже проблема. Автопортретность. Имею в виду свое­образный канонический стиль, который вырабатывается со временем у большинства художников. Хотя, если честно, я об этом стараюсь думать меньше всего. Оно само собой как-то так выходит. Я наблюдаю вокруг, смотрю по сторонам, впитываю, подобно губке, и выплёскиваю увиденное на холст через призму своего восприятия. Вспоминаю выставку Модильяни в Москве, – ходил туда ежедневно, как на работу. И написал несколько полотен, находясь под глубоким впечатлением от искусства великого мастера, от его манеры письма. И так хотелось разгадать структуру его мышления. В какое-то мгновение будто сам перевоплощаешься в прославленного мастера, понимаете? Амедео Модильяни – один из тех живописцев, которого я, что называется, шкурой чувствую.

— …всё равно остаюсь собой. Я же не родился, предположим, в семье Модильяни, не воспитывался в его эпоху, не прошёл ту же школу. Просто пробую воссоздать тип художественного мышления. Меня каждый раз этот процесс просто ошеломляет и не может не отразиться на всём, что я делаю. Результат – на стендах выставочного зала.

— Возможно, потому, что активно не участвую в художественной жизни области, как бы парадоксально это ни прозвучало. Меня нет в распрях и интригах, у меня нет заинтересованности в том, чтобы занять здесь какую-то нишу, я не требую к себе повышенного внимания или привилегий. Формально я с липецкой организацией Союза художников в последние годы связан только ежегодным членским взносом. Изредка участвую в коллективных выставках, когда наездами случается бывать в Липецке. Просто, наверное, не успел надоесть, наскучить. Я же себя не могу со стороны оценить. Хотя отношусь к себе весьма критически. Смотрю на вещи с точки зрения «удалась – не удалась» и полагаюсь только на чутьё и своё мнение. Ведь самый строгий критик – я сам.

— Да, соглашусь. Ирония в моём характере. Я довольно саркастически настроенный человек. Но сарказм мой никого не задевает, ничего личного. Да и если обижается кто-то – хороший способ проверить друзей на прочность. Те, кто не понимает иронии, попросту отсеиваются из моей жизни. Это такая, знаете, «довлатовщина», что ли… Причём Сергей Довлатов – не самый главный персонаж на моей книжной полке, но черты его литературных героев я в себе, тем не менее, легко обнаруживаю.

— Полагаю, что у меня просто неплохо получаются дети. Они выходят на картинах такими живыми! Поэтому я и продолжаю разрабатывать данную линию, только и всего. Большинство художников, которые занимаются написанием заказных детских портретов, ставят перед собой несложную задачу: как правило, перевести изображение с удачной фотографии на полотно с максимальным сходством. Я же прежде делаю фотосессию из 150-200 фотографий, а потом уж прикидываю, куда двигаться. Загвоздка в том, что я не умею перерисовывать. Поймите меня правильно, это не тривиальное копирование одного изображения на другую поверхность, это творческий процесс. Мне должен открыться характер ребёнка, его сиюминутные реакции, его нутро.

— Абсолютно любой. Зимой только света не хватает. Освещение – чрезвычайно важно. Естественный дневной свет оптимально подходит для создания и восприятия моих полотен.

— Я не могу назвать себя затворником. Однако отмечу две свои ипостаси: художник и человек. Стараюсь поддерживать баланс между ними, чтобы ни одна из сторон моей личности не перетягивала. Как творец боюсь скатиться в литературщину, в иллюстративность. Также терпеть не могу досужие разговоры об искусстве. Даже если люди принимаются обсуждать мои работы, сам стараюсь в подобного рода дебатах не участвовать. Это моё, личное.